Это был один
из тех случаев, которые по каким-то
неведомым причинам врезаются в память,
навсегда оставаясь в глубинных слоях
нежной подкорки. «Птица - это тебе не русак и
не сохатый», - говорит старый лесничий
Ромуальдыч, тонкими ломтиками нарезая на
газете сало и отвинчивая крышку старой
походной фляги. «К птице подход свой нужОн,
особливый. Идешь бывалоча по лесу и тут
слышишь «тук-тук-тук» - так не зевай и
хоронись в кустах, покуда цел. В засаде жди,
как пролетит стая и только последний пернач
скроется - пищаль-то и навостряй: жди
замыкающего, его еще подшибышем кличут,
самого маленького и тощего. Стреляй навскид,
хватай за лапы и сразу прячь в ягдташ, чтобы
остальные на выстрелы не воротилися».
Лицо Ромуальдыча старое и
морщинистое, маленькие щелочки глаз
смотрят прямо насквозь, а рот искривлен в
какой-то страшной, варварской усмешке. В
руках Ромуальдыч держит недопитый стакан
чистогана, на скрюченных коленях лежит
обвалянная в грязной солонке луковая
головка, а повсюду в радиусе пятнадцати
метров разбросаны простреленные, ощипанные,
выпотрошенные, спутанные, обезглавленные и
обработанные уксусом тушки красноголовых
лесных дятлов. Ромуальдыч ухлопывает
стакан и вскидывает ружье.
Пошли!
Мы продираемся через
непроходимые заросли уже битый час.
Ромуальдыч ведет меня потаенными тропами,
иногда, услышав неосторожный звук, замирает,
долго вглядывается в еловые кроны и без
устали рассказывает о дятлах: «…и совсем,
значит, житья от них не стало. Я в райцентр
уже пышьмо написал, чтоб мне нарезной дроби
прислали и манков с капканами. Но вместо
манков прислали мне хомиссию в шляпах и еще
французский дятловый шимулятор - чтоб ты,
говорят, Ромуальдыч, сам себя в шкуре врага
почувствовал, да полезностей из сего
занятья извлек. А я что? Я мужик простой, и
ежели… Стой!».
Мы замерли и совершенно
неподвижно стояли несколько минут, пока над
головой со свистом и карканьем не
пронеслась маленькая стайка чрезвычайно
жирных ворон. «Тьфу ты, окаянные», -
раздосадовано сплевывает Ромуальдыч и
закидывает перетянутое бечевой ружьишко на
плечо. «Вот из-за этих вот крикунов весь
скверный дятловый характер. А то не знал?
Мне в шимуляторе подробно все объяснили.
Мол-де давным-давно в самой глухомани жил-был
Главный Дятел с Дятлушкой и Дятликом. Уехал
Дятел однажды в райцентр талоны
отоваривать, а тут приходит Главный Вороний
Вожак (вообще-то он на иностранного
штервятника больше похож) и все дятлово
семейство похищает.
Впрочем, не важно. Чаи мы дети,
сказками забавляться? Главное-то, главное!
Что я из этого шимулятора узнал, о! Слухай
сюды: дятлы, оказывается, вообще не умеют
летать. Вот те святой крест! Ну, может это
ихние дятлы, французские, ореховки там,
сойки черноголовыя, не дятлы вовсе - а
недоразуменье одно, но нашенский, русский
дятел летает как реахтивный - уж на это я
тебе даю десять зарук. А французские - что?
Ну прыгают себе, по дуплочкам там, по
веточкам, стрейфются что твой немец по
Ладоге, и на клюве точно как бормашина
прямиком на крыши взбираются. Каким носом
Бог благословил - это что-то! Да и выглядит
это зело смешно: подходит эдак мусье дятел к
ветке и давай клювом, значит, тарабанить - тр-тр-тр-тр,
да так, что только щепы кругом летят... Черт!».
Ромуальдыч спотыкается об еле
заметный бугорок, едва покрытый невысокой
болотной травкой, обычной для столь ранней
в этих местах весны. Наметанным глазом
лесничего он замечает что-то
подозрительное, и мы нагибаемся, чтобы
рассмотреть загадочный бугорок. Нагнувшись,
я с ужасом замечаю страшно обезображенное
тело дятла с многочисленными сквозными
ранами. Его глаза подернуты пеленой, а
издалека маленькое черное тельце можно
принять за простреленное из пулемета
жженое полено. Некоторое время мы молчим.
А вот поди ты
«Под лежачий дятел вода не течет»,
- наконец-то задумчиво изрекает Ромуальдыч
и лихо отбрасывает тушку подбитым козловым
сапогом. «Видать кочеты заклевали
болезного… Вот ты смеешься, все думаешь,
кругом игра да веселье, а ведь из восьми
дятлов дай Бог один до старости доживает.
Давят их гирями пудовыми, в крутом кипятке
ошпаривают, скидают в бездонные пропасти,
кочетов ради потехи напускают, да и от
нашего брата охотника страдают изрядно.
Но не такие уж они, между нами, и
агнцы, дятлы-то. Недаром правильно народ
говорит: «У кошки девять жизней - да плохой
глаз, а у дятла пятнадцать и все на зиму
припас». Дятлы все тайными словами
ведают и заговорами. Вот ты думаешь -
скачут, долбят - только время убивают да
дурачатся - ан нет же. Это дятел по левелам
свои хытпойнты ищет. В хытпойнте по
двадцать тайных букв, вроде нашей «М»,
но с ног на голову перевернутой. Каждые пять
хытпойнотов дают дятлу новую жизнь. И лишь
тогда помирает дятел, когда все его жизни
заканчиваются и хытпойнов не сыскать.
Да, много, много еще по деревням
пересуд да сказок про дятлов ходят. Вот ты о
дятле-убивце историю знаешь, или о Еремке-сто-смертей-в-котомке?
Нет? Да и я тоже. А про блуждающего дятла
слыхал? О, мне про него еще дед сказывал.
Ежели, говорил, спозаранок в тумане ты стук
слышишь - не тушуйся, а замри и стой в
неподвижности - не леший это и не кикимора
никакая. То ночной дятел по темноте бродит,
жизнь свою ищет, а всех, кто ему помешает, до
смерти заклюет».
Мы с Ромуальдычем заходим в
непроходимую чащу, утренний туман стелется
по выбоинам и овражкам и как большая
пуховая перина покрывает слегка жутковатые
еловые кроны. Два раза делаем короткие
привалы, поочередно прикладываемся к фляге,
жуем прогорклую солонину и неспешно дымим
папиросами. Мы идем так долго, что уже
потеряли всякий счет времени. Ромуальдыч
без устали рассказывает про житье дятлов,
про свой таинственный французский
шимулятор, про какой-то движок, который
французы для своего дятла якобы увели у
какого-то американского койота, но вникать
в эти деревенские проблемы мне совершенно
не хочется. «То, что творит с дятлами
мировая общественность - это просто
издевательство», - говорит Ромуальдыч,
деловито раздвигая кусты прошлогоднего
валежника и поправляя подол видавшего виды
пыльника. Я слушал неугомонного старика
вполуха и любовался первозданной красотой
таинственного леса.
Внезапно я ощутил странное
беспокойство, какое-то неведомое до сих пор
чувство неизбежной опасности и потаенного,
первобытного страха. Ромуальдыч все еще
объясняет про какую-то плавающую камеру, но
я отчетливо осознаю, что страх вызван
нарастающим, утробным гулом, доносящимся
откуда-то сверху, из-за тумана. Когда гул
становится более отчетливым, Ромуальдыч
резко прерывает свой рассказ и знаками
показывает мне замереть и не двигаться. Он
оборачивается, и в его старческом,
измученном взгляде я улавливаю оттенок
неподдельного ужаса.
«Хоронись!» - только и успевает
выкрикнуть старик, как что-то черное, едва
заметное раздирает черноту еловой хвои, с
быстротой молнии ударяет Ромуальдыча
прямиком в затылок и моментально
растворяется в сгущающемся тумане. Какое-то
мгновение он задумчиво смотрит вверх,
пошатываясь, а затем камнем падает на землю.
«О последнем, о последнем предупредить
забыл... - Ромуальдыч захлебывается кровью. -
Shift + Ctrl - это… смерть. Напрыгивают…
окаянные и прямо в темя… клювом… насквозь.
И никакой защиты, никак не уйдешь…». Старый
охотник издал нечеловеческий хрип и замер
навсегда.
Наверху, в кронах столетних деревьев,
слышен хруст ломающихся веток и хлопанье
крыльев. И уже где-то далеко-далеко, под
самой кромкой высокого, по-осеннему хмурого
неба раздается победный клич
красноголового дятла. У-у-у-э-у, у-у-у-э-у, у-э-а-а-а-а-а…
Автор обзора: Comrad
